Лекция 1990 года про роман Фазиля Искандера «Сандро из Чегема». Тоже в начале показалось длинной тягомотиной, но когда въедешь — не оторваться. Мне всё больше и больше нравится вот такой «старческий» стиль, когда повествование ведётся как рассказ старика. Он по сто раз повторяет одно и то же, регулярно сбивается на «а вот был у нас ещё один случай», не заканчивает все начатые фразы — но слушать такого старика очень интересно.
К тому же, на самом деле, это стилизация, пишет это не шамкающий старик — а вполне осознающий стиль автор, который время от времени вставляет прекрасные шутки вроде «Статья была набрана, но он ее не успел напечатать, потому что в это время умер отец всех народов, кроме высланных в Сибирь и в Казахстан». А две главы — однозначно мои любимые — вообще написаны от имени животных: «Рассказ мула старого Хабуга» и «Широколобый» про буйвола (только что я узнал, что «Широколобого» поставили в театре — хочу!).
Читая, я обратил внимание на относительную аполитичность книги. Конечно, Сталина автор по имени не называют и хает при каждом его упоминании. Но помимо этой ненависти к отцу народов, всё остальное даже не нейтрально — такое ощущение, что документально. Как если бы автор просто описывал настоящих людей с их настоящими, часто не очень логичными мнениями. В какой-то момент крестьяне начинают (совершенно справедливо) ругать колхозы за сельское хозяйство по расписанию: сажают и убирают по графику, не глядя на погоду — в итоге собрали незрелые кукурузные початки. Но буквально на следующей же странице эти же крестьяне ругают эти же колхозы за борьбу с малярией — виданное ли дело, болото осушать? Да оно здесь всегда было и всегда будет! То есть, это как бы констатация того, что говорят как бы настоящие чегемцы. Без критики, без стёба над ними. Максимум — лёгкая ирония с высоты нынешнего времени. Как в описании соревнования низальщиц табака, в котором разыгрывали первый чегемский патефон с полным набором пластинок «Доклад тов. Сталина И. В. на Чрезвычайном Всесоюзном съезде Советов 25 ноября 1936 года о проекте Конституции СССР» — ну да, вот так вот оно и было.
В какой-то момент автор упоминает «аэрофлотскую сумку с надписью „Эр Франс“» — и вспоминается, что в СССР слова «Аэрофлот» и «самолёт» были практически синонимами. Как потом ксерокс.
А ещё прекрасная глава про абхазских негров очень порадовала меня близким мне определением национальности. Когда в Абхазию приехал какой-то африканский принц, ему показали абхазских негров, и он спросил:
— Ну а как живется неграм в Советском Союзе?
— Каким неграм? — заинтересовался хозяин.
— Как каким? — удивился принц, оглядывая местных негров, сидевших за этим же столом. — Вам!
— А мы не негры, — сказал хозяин, улыбаясь своей характерной улыбкой и кивая на остальных негров, — мы — абхазцы.
И это не единственный пример в книге, затем там встречается Хасан, который на самом деле Хозе, один из испанских детей, который аналогично восклицает «какой я испанец, я абхазец!» — есть, конечно, вероятность, что Искандер хотел подчеркнуть исключительную мощь абхазского плавильного котла, но лично мне приятнее думать, что он тоже считал культурную составляющую важнее кровной. Несмотря на то, что в книге чётко описываются другие народы — менгрелы, армяне, греки, не говоря уже об эндурцах, — их можно при желании рассматривать именно как культурный, а не как кровный феномен.
Книга огромная, тысячи на полторы страниц, 32 практически не связанные с собой главы. При этом, вроде как, роман делится на три части, и при чтении граница этих частей ощущается настроением. Условно говоря, первая часть — старо-романтическая, вторая — юмор и хохмы, а третья — развал и депрессия. Я не знаю, получилось так из-за того, что разные главы были написаны в разное время (очень хорошо представляется написание третьей части в середине 1980-х), или наоборот — все главы написаны в разное время, но подобраны по частям в зависимости от настроения.
А общее ощущение от книги — восхищение от этой «большой семьи», от жизни практически общиной, от того, что Быков совершенно справедливо называет архаикой и сравнивает с Маркесом. Тоже интересно, конечно, насколько это мой возраст начинает играть — всю жизнь я с трудом понимал «кровные узы» и все эти семейные условности, а теперь вот неожиданно завидую, читая про общество с советом старейшин по каждому значимому поводу.
Лекция 1991 года про роман Владимира Сорокина «Сердца четырёх». Я в институте случайно прочитал «Норму» Сорокина, и она мне тогда очень понравилась. Я тут же купил себе двухтомник автора, начал читать — и от отвращения бросил. Какой-то тупизм с копрофагией. Желания возвращаться не было никакого, несмотря на регулярно попадавшиеся панегирики. Если бы не Быков — не вернулся бы ни за что. А тут пришлось :-)
Читал «Сердца четырёх» и вдруг понял, что это действительно современное искусство. То, которым я регулярно восхищаюсь в музеях, и то, которое так часто вызывает отторжение у неподготовленного человека. Только в случае с текстом неподготовленный читатель — это как раз я. Либо наоборот, я настолько с детства слился с процессом чтения, что любое «отклонение» действует на меня сильнее.
Одним словом, дошёл до строк «вы дочитали до конца ознакомительного фрагмента...» и вздохнул с облегчением. Читать целиком этот роман мне, наверное, не захочется. А вот почитать критику, анализ, какие-то литературоведческие статьи на эту тему хотелось бы. Чтобы начать хоть как-то разбираться.
А Быков в лекции говорит, что книга Сорокина прекрасно отражает отношение «нормального человека» к 1990-м. Они удивляли, они дестабилизировали, они просто бесили. Я этого, конечно, не заметил, маленьким был, но вполне понимаю, что он хочет этим сказать.
