Начинается достаточно скучно, и это, кажется, сделано нарочно. Главная героиня (лично мне) откровенно неприятна, в ней такой откровенно советский снобизм.
На стук в деревянное окошечко она отворяла его и с достоинством, немногословно, принимала бумаги. По большей части это были счета, планы, отчеты, официальные письма и приказы, но иногда рукопись какого-нибудь современного писателя. «Будет готово через 25 минут, — говорила Софья Петровна, взглянув на большие часы. — Ровно. Нет, ровно через 25, не раньше», — и захлопывала окошечко, не пускаясь в разговоры. Подумав, она давала бумагу той машинистке, которую считала наиболее подходящей для данной работы, — если бумагу приносила секретарша директора, то самой быстрой, самой грамотной и аккуратной.
Ужас. Ужас-ужас. И вот это «с достоинством, немногословно». И «захлопывала окошечко, не пускаясь в разговоры». И, конечно же, самая аккуратная сектретарша для бумаг директора.
Встретившись с самим директором, Софья Петровна оценивающе описывает его:
Директор оказался молодым человеком, лет тридцати пяти, не более, хорошего роста, хорошо выбритым, в хорошем сером костюме, с тремя значками на груди и с вечным пером в руке.
И снова вот это «хорошего роста» — я не знаю, это сама автор такая, и она неосознанно перенесла на героиню свои черты, либо нарочно сделала её настолько неприятной. Да и не важно, по-хорошему. История начинается с того, как этой вот героине хорошо живётся при советской власти. Она не сказать, что всё понимает и одобряет; она ещё больше — она и есть эта самая советская власть, её база. Она сидит на политинформации, слушает про какого-то неизвестного ей Тельмана:
Софья Петровна плохо понимала, о чем речь, ей было скучно и хотелось уйти, но она боялась, что это не полагается, и строго взглянула на одну машинистку, пробиравшуюся к дверям.
А потом начались аресты. У Софьи Петровны есть смысл жизни, любимый сын Коля — такой же раздражающий меня типаж «инфантильной бабочки», как Сонечка, только его мужской вариант: я ничего не умею делать, я не от этого мира, зато я мужик / кормлю семью, любите меня, штопайте мои носки, можете не благодарить меня за то, что я такой. И вот этого Колю арестовывают. А дальше нужно читать. Это очень сильно. Это прямой репортаж, документальное свидетельство из ада, из его филиала на земле.
Каюсь, в этот момент я про себя воскликнул — блин, и этим людям мы советовали, как повесить в консульстве аппарат с номерками :-)
Ощущение полного бессилия перед системой очевидным образом вызывает мысли о модной ныне теме — если бы все арестованные не шли покорно за НКВД-шниками, если бы хотя бы каждый десятый сопротивлялся / отстреливался, если бы НКВД-шники знали, что за каждой дверью их может ждать пуля — может быть Большой Террор прошёл бы как-то по-другому. Но читаешь вот такую книгу и понимаешь, что нет, ничего не изменилось бы. Потому что арестовывали простые парни, искренне верившие, что они арестовывают если не врага народа, то как минимум подозреваемого. И что система правосудия разберётся, невиновных у нас не сажают. Сама Софья Петровна — прекрасный тому пример: она «знает», конечно же, что её сын ни при чём, но её постоянно гложет мысль — почему же тогда его арестовали? Ведь не просто же так? А раз он не виноват — значит это его друг его подставил! Ну или с женщиной связался — от них тоже, знаете ли, нечего хорошего ждать. И в очереди она чувствует себя особняком — я тут временно (она даже не слышит этой усмешки — «все временно»), пока сына не отпустят. Неприятно, конечно, якшаться с настоящими врагами народа, ну да что ради сыночка не сделаешь.
Кто тут будет отстреливаться? И от кого отстреливаться? И какой смысл в этом отстреливании? Разве только убедить соседей, что не зря за тобой пришли. Невиновные у нас по милиции не стреляют.
А концовка просто замечательная. Она показывает, как и без того неразговорчивый человек просто замолкает. Потому что любое слово может накликать беду. И когда мне говорят, что в России люди неулыбчивые / молчаливые, я именно об этой привычке думаю — молчи, тогда, может быть, выживешь. Или когда я слышу французских коллег, хвастающих генеалогическим деревом вплоть до XV века, я понимаю, почему наши предки стремились выдавать наружу как можно меньше информации о себе — до всего можно докопаться, если есть желание.
Очень хорошая, очень сильная книга...
